Образы немецких поэтов XVII века в творчестве И.Р. Бехера

Е.С. Панкова

В проблеме восприятия немецкой литературы XVII века поэтом XX столетия И.Р. Бехером (I89I-I958) мы выделяем два аспекта:

1. 1. мотивация интереса писателя поздней эпохи к литературе более ранней эпохи;

2. 2. степень объективно-субъективной воспроизводимости литературы прошлого в иных исторических условиях.

Исследователи творчества Бехера единодушны в характеристике экспрессионистского этапа творчества поэта как времени радикального отрицания вместе с буржуазным обществом традиционных художественных форм и классического духовного наследия. Нет разногласий и в оценке последующего десятилетия, когда Бехер, освобождаясь от пут экспрессионизма, впадал в другую крайность - аскетизм, сухость языка, обезличенность, схематизм образов. Однако не всеми признается, что фактор партийной принадлежности поэта не стимулировал, а, напротив, затруднял поиски подлинно художественных форм. Прямолинейно восприняв ленинскую статью «Партийная организация и партийная литература», Бехер без колебаний отнесся к директиве создания собственно пролетарской литературы. Ее первыми ростками он считал рабочие корреспонденции и очерки, печатавшиеся при его активной поддержке в рабкоровской газете. В соответствии с занятой позицией, Бехер оставлял за рамками своего внимания «буржуазных» писателей, проникался недоверием к тем, кто не разделял революционных убеждений. И только с утверждением фашистской диктатуры, когда пошло наступление на лучших людей Германии, когда запылали костры из книг, Бехер осознал глубину собственных заблуждений.

Период нигилизма сменился теперь активным творческим освоением художественного опыта прошлых эпох - как национального, так и общемирового. С этой новой позицией согласуется и актуализация Бехером наследия немецких писателей периода Тридцатилетней войны. Как отметил Б.И. Пуришев (Очерки немецкой литературы ХV-XVII вв. 1955), пристальное внимание Бехера к эпохе Тридцатилетней войны объяснялось ее трагическим созвучием времени фашистского варварства. Возникали различные ассоциации и параллели. Разбой и насилие, обесценивание человеческой жизни, ожесточение нравов, осквернение духовных ценностей, страх и растерянность, мучительные поиски преодоления напастей - все, чем «прославило» себя ужасное 30-летие XVII века, в еще более изощренных формах проявилось при гитлеровском режиме. Ранее мы выявили некоторые моменты творческих схождений и полемичность стихотворений Бехера, развивающих идеи А. Грифиуса и М. Опица (см.: VI Пуришевские чтения. М., 1994. С. 70-71). В данном случае диалог Бехера с поэтами XVII века рассматривается на материале его двух произведений - сонета «Андреас Грифиус» и сюжетной поэмы «Гриммельсгаузен».

В образе Андреаса Грифиуса высвечены два лейтмотива - слитность поэта с народом («Das Volk» фигурирует семь раз - в I, 3, 4 строфах сонета) и искусство владения словом («Das Wort» употреблено трижды во второй строфе). Одно с другим связано и необходимо для утверждения идеи активного противодействия злу.

Начало сонета: «Тридцатилетняя война» - это и строгая констатация факта, и отправная точка для размышлений о месте поэта и роли поэзии в подобных обстоятельствах. А. Грифиус предстает тем поэтом, который впитал в себя боль и страдания народа, переживал с народом позор и стыд:

Du, der zu Tod erkraukt an deines Volkes Schmach,

Du, starbst in deinem Volk und bist in Volk erstanden.

Вторая строфа целиком отведена воспеванию могучего дара Грифиуса, сумевшего отлить слова в строгие, чеканные формы и донести их до сознания людей. Только поэт такой мощи был способен, наперекор навязываемым народу властями и церковью терпения, покорности, подчинения воле Божьей, провозгласить право народа на самостоятельные отважные действия. Формуле «Es steht in Gottes Rat» («Уповай на совет Бога») противостоит венчающий девиз сонета: «Herr, la? das Volk es wageu!» («Всевышний, дозволь народу отважиться!»).

Созданный Бехером образ Андреаса Грифиуса не полностью совпадает с реальным обликом этого поэта XVII века. Бехер не учитывает всей сложности художественного мира Грифиуса, настроений барокко, он явно преувеличивает степень «дерзости» Грифиуса в отношении к Богу. Значит ли это, что Бехер исказил представления о поэте? На наш взгляд, утвердительный ответ был бы неверен. Мощь поэтического дарования Грифиуса не подлежит сомнению, и Бехер здесь не грешит против истины. Что же касается идейного аспекта, то Бехер оттенил и придал особую выразительность тем тенденциям, которые, наряду с другими, были присущи поэту XVII столетия и отвечали умонастроению самого Бехера. Наконец, мы имеем дело с поэтическим образом, где, как известно, сохраняется право на авторский домысел.

Столь же субъективно переосмыслен Бехером и образ создателя «Затейливого Симплициссимуса». Состоящая из 73 строф поэма «Гриммельсгаузен» предваряется двумя эпиграфами, взятыми из романа «Симплициссимус»: один - с титульного листа, другой представляет собой первую половину вступительного стихотворения. Оба эпиграфа нацеливают на восприятие героя романа Симплиция, который, в свою очередь, помогает уяснить образ его создателя.

Композиционное обрамление поэмы (главки I, XI, ХII) - это взволнованный диалог лирического героя со своим далеким соотечественником; сожаление о том, что время не сохранило его портретное изображение. Бехер стремится воссоздать облик Гриммельсгаузена сквозь призму его романа, суть которого, с точки зрения поэта XX века, составляет протест народа против своих угнетателей и развенчание антинародной войны.

Бехер раздвигает временные рамки романа экскурсом в XVI век (гл. II, V, Х), чтобы объяснить Тридцатилетнюю войну как продолжение трагического исхода крестьянского восстания 1524-1525 гг. Выразительно обрисована картина первого года войны (гл. V). От конкретных сцен поэт подходит к обобщенному образу войны (гл. IX-X), передавая через судьбу Симплиция ощущение «вывихнутости» века, перевернутости устоявшихся понятий и принципов. Войны превращали Германию в «страну могил» и постоянно напоминали о себе бесчисленными виселицами. Эти зримые следы жестоких военных схваток прочно владели сознанием Бехера, преследовали его так, что и в романе «Прощание» он «заставил» Ганса Гастля окинуть взором множество могильных холмиков и разглядеть на одной из каменных плит дату: 1645 (гл. XXX).

Центральную часть поэмы (40 строк в VII главке) занимает образ дерева как аллегории общества, разделенного сословными перегородками. В романе Гриммельсгаузена сходный эпизод возникает в форме сновидения Симплиция (кн. I, гл. 15-I8). У Гриммельсгаузена древо богаче, разветвленнее, исполнено динамики. Бехер «выпрямляет» сложные переплетения, обнажает антагонистическую природу феодализма, подчеркивая несо-вместимость интересов народа и дворянства. В духе идеи антагонизма Бехер переиначивает и некоторые детали. Так, Гриммельсгаузен оставляет часть ствола гладко отполированной - как своего рода «сигнальную границу», выше которой ни один молодец не посмеет подняться, какой бы завистью ни был охвачен и какие бы ухищрения для этого ни измысливал (кн. I, гл. ХVI). У Бехера верхи оголяют ствол для защиты собственного благополучия, чтобы полный ярости и гнева народ не смог взбираться вверх.

Как видим, при создании поэтических портретов Грифиуса и Гриммельсгаузена Бехер опирался не на обстоятельства жизни реальных предшественников, а на их художественные творения, осмысленные в соответствии с собственным миропониманием и в духе запросов сурового времени фашизма, Второй мировой войны.